Вдох.
До боли знакомое чувство. Нужно вспомнить, просто вспомнить, ведь оно есть в тебе, всегда было. Голос мечется в сознании, и вновь тупик. Руки понемногу успокаивались - ледяное пламя, охватившее их, отступало, неизвестно, почему. Саннин приблизил одну ладонь к своему лицу и впился в неё зубами, что было сил. Кровь хлынула с новой силой, заливая бинты, не желая останавливаться. Тепло кожи, близость тела, такие чуткие прикосновения... но с чего всё началось? Это было уже чересчур. Виски сдавило непрошенными воспоминаниями - слова, голоса, звуки, линии ароматов и цвета вкусов...
Кровь стекала по ладони. Робкий вопрос:
- Ты должен это знать - почему я чудовище? Я всегда был таким? - один лишь вопрос. Казалось, ответ на него заключал в себе всю его жизнь. От первого вдоха и до последнего выдоха.

- Прекрасен... - тихо проговорил, удивляясь этому слову. Ведь оно несовместимо с этой мраморной кожей, чешуйчатыми рваными ранами, узкими зрачками змеи... "Ты прекрасен". По телу разлилось тепло при воспоминании о храме на берегу озера. Там он впервые почувствовал тепло прикосновения к своим рукам.
- В таком случае, кто же я?.. - вопрос, обращённый в пространство. Прикрыв глаза, он пытался почувствовать. Вырвав свою ладонь из объятий Учихи, он вновь вцепился в неё зубами, сдирая бинты. Едва удержавшись от утробного стона-воя, Орочимару пристально посмотрел на свои пальцы - полоски мышечной ткани безвольными лохмотьями свисали с суставов. Острые когти и выступающие костяшки. Кожи почти не было... Но возле самого запястья образовался небольшой лоскут новорождённой чешуи - стального цвета с белым отблеском.
- Я не человек, - задумчивый взгляд сквозь пальцы и слабый, но уверенный голос, откуда-то издалека, из прошлого, - Оближи мои руки... пожалуйста...

Стараясь не выказать боли, саннин крепко стиснул зубы - в глазах вновь стояли слёзы. Обнажённое мясо контактировало с горячим и влажным языком Учихи и тут же наполнялось живительным теплом. Прикрыв янтарные глаза, Орочимару наблюдал, как обрастают никчёмные лохмотья рук новорождённой чешуёй - медленно, сантиметр за сантиметром. Чувствуя нежность прикосновений, горячее дыхание на своих ладонях, пламенеющее тело, льнущее к его, ледяному, так послушно, мужчина, казалось, вновь возрождался из пепла. Похоже на волшебство, только гораздо лучше. Из глаз потекли слёзы. Вновь. Бесшумные, прозрачные и такие горячие. Обжигая мраморные щёки, они скатывались ниже, на шею и грудь, и всё текли, не останавливаясь. Скривив тонкие бледные губы, Орочимару тихо взвыл, не выдержав. Было больно и невыносимо сладко одновременно. Руки постепенно оживали, послушно реагируя на любое мимолётное прикосновение. С губ сорвался стон, напоминая о прошлом:
- Итачи... Любимый...

- Больно, - очередной стон и глухой выкрик, - Но только не останавливайся, прошу.
Беспомощные руки понемногу обрастали чешуёй, а затем и кожей - белоснежной и гладкой, будто только что из мастерской Создателя. Процесс воссоздания себя из пепла оставался для Орочимару неясным, но представлялся чем-то светлым и всепроникающим. До сих пор над своим телом имел власть только лишь он один и никто другой. Но горячие губы Учихи творили чудеса. Было невыносимо приятно вновь обретать чувствительность, обретать память, обретать... о, боже, потерянную боль. Словно очнувшись, саннин резко сел на кровати.
Сузив зрачки, он пристально посмотрел на юношу, и в его глазах отразились все его мысли, воспоминания и ощущения. "Мы расстались. И всё из-за... меня? Моих слов, моих действий и моего сигаретного дыма. Он умирал. Я умирал. Мы хотели любить и быть любимыми. Так за что же нам все эти муки?.. Я не такую жизнь выбирал, когда привёл его к себе на маяк!"
Решительно сжав кулаки - так, что открылись едва затянувшиеся раны, Орочимару тихо произнёс:
- Итачи... Я не желаю больше причинять тебе боль, не желаю видеть твои слёзы... Скажи, простишь ли ты меня, за то что я химера, неспособная любить? - голос предательски дрожал, а глаза блестели.

Саннин непроизвольно растянул тонкие обескровленные губы в полуулыбке - этакая Джоконда, высеченная из мрамора.
"По-моему, мы - безумная пара".
Устало покачав головой, он шумно выдохнул и разжал, наконец, руки, позволяя Учихе беспрепятственно их зализать. Чешуя образовывалась беспрепятственно - почти как раньше, а на смену ей тут же приходила новая кожа, не задерживаясь. Долгожданное тепло, нежные прикосновения к рукам и родной голос, такой ласковый и любящий. Мужчина прикрыл глаза, чувствуя как подступают слёзы.
"Ладно, про ступени не буду больше. Два ритуала воскрешения для него и суицидальная шизофрения для себя, родимого. Всё-таки это немного...чересчур"
Сердце забилось в груди с новой силой - после таких потрясений его наверняка придётся пересаживать. Вдох-выдох. Жизнь возобновила течение. Всего одно слово - и будто бы и не было ничего. Ни шрамов на шее, ни крови на руках, ни оскорблений сгоряча...
- А ты... никогда не произноси это слово... "чудовище", прошу, - Орочимару сделал вид, что жутко разозлился, чтобы скрыть подступившую боль. Но в следующую секунду он рывком повалил Итачи на кровать и горячо прошептал, - Но даже если это и правда, я всё равно буду любить тебя. Я не знаю, что означает это слово в полной мере, но знаю одно... - он несколько замялся, подбирая нужное слово для определения "любви", - Дом мой рядом с тобой. И я не вернусь назад.
Сейчас это змееподобное создание было таким беззащитным, что можно было бы бить ножом в самое сердце. Такой непривычно доверчивый взгляд. Хватит одного лишь мгновения или неосторожного слова, чтобы сорвался в пропасть этот вновь распустившийся цветок. И если огонь в его глазах однажды потухнет, то уже никогда не воскреснет. Просто не хватит сил.

Как надрыв последней струны раздался смех саннина. Тихий, немного хриплый, но такой искренний. Сощурив янтарные глаза, он улыбался, как ребёнок, хотя это сравнение шло к нему меньше всего, с его-то незавидным детством. Тряхнув волосами и закинув их за спину, он вдруг спросил:
- Так ты меня сюда на себе тащил? Из лаборатории?.. - неверящий взгляд, открытый и счастливый, и вновь смех. Казалось, он теперь мог рассмеяться по любому поводу, главное, чтобы Итачи был рядом. Оглядевшись вокруг, Орочимару заметил, как снег за окнами опускался мягкими хлопьями. Верно, буря утихла. Переведя взгляд обратно на юношу, саннин заметил, наконец, в его взгляде всю ту любовь, глубину чувств, словно откровение, -  то, что он преступно не замечал ранее. "А что же в моём взгляде? Знает ли он обо мне то же, что и я о нём?"
Вместо слов, Орочимару робко улыбнулся и прильнул к губам возлюбленного в трепетном поцелуе, лаская его лицо грубыми из-за чешуи ладонями.
- Я тоже, Итачи. Не пересказать, как ты мне дорог, как я люблю тебя, солнце моё... - горячий шёпот сквозь поцелуй и сквозь слёзы.

- О, боже, да ты уже приготовил... - рассеянно проговорил, глядя куда-то в сторону, - Орочимару на вертеле без гарнира... Так, о чём это я?
Змеиный саннин хотя и был крепким по натуре, но этот юноша просто сводил его с ума во всех смыслах этого слова. Истерично прорванная трахея до сих пор стояла перед глазами живой картиной. Мужчине так не хотелось вспоминать обо всём этом, но мысли сами лезли в голову без спроса. Казалось, ему придётся пересаживать сердце, печень, лёгкие и правое полушарие головного мозга, только бы забыться, только бы начать заново. "Как только приду в себя, нужно будет трансплантировать сердце... Иначе я просто не выдержу". В конце концов, столько потрясений за последнюю тысячу лет доведут кого угодно, а не только змеиного саннина. После фразы "Тебе что-нибудь приготовить?", такой обыденной, домашней, даже семейной, внутри оборвалось что-то и безвозвратно исчезло, словно и не существовало никогда, и душа наполнилась такой всепоглощающей печалью, которой мужчина не испытывал ещё никогда в жизни, даже в приступы безумия. Орочимару разрыдался как дракон, лишившийся крыльев - громко, протяжно, слёзы текли из глаз, а он всё прикрывал лицо изуродованными ладонями... "Нет, я не должен плакать... Я... Ведь всё начнётся сначала... Удары сердца и дыхание, вдох-выдох, не хочу... Как он может... Я не выдержу... Нужно в лабораторию, срочно...", но его мысль прервал новый поток рыданий, взявшийся буквально из ниоткуда, словно ему во всей жизни не предоставится больше случая нареветься.

Плечи мелко подрагивали. Захлёбываясь собственными слезами и сорванным дыханием, саннин прохрипел:
- Я... всё тебе отдал... даже слёзы... Я пуст... Я... - закрыв глаза, он скривил лицо в какой-то жуткой гримасе, заменившей иссякшие слёзы. Дивясь тому, как он уродливо, должно быть, выглядит со стороны, Орочимару мягко отстранил от себя возлюбленного. Невидящим взглядом, приоткрыв рот, словно умалишённый, меланхолично посмотрел за окно. А ведь он так редко видел снегопад в своей жизни. Настоящий снегопад. Никогда не встречал рождество среди дорогих ему людей. Да и что означает фраза "дорогой человек"? Тот, ради которого ты способен, не колеблясь, отдать всё? Да, у него был такой человек - Учиха Итачи. И он отдал за него добрую половину своего здоровья, нервов, крови и жизненной силы, не говоря уже о мечтах и надеждах, о нежности и о той разновидности тепла, которую он был способен подарить. И теперь в нём ни осталось ничего. Ни капли любви, ни капли души, ни капли себя самого. По крайней мере ассиметрия боли в груди настойчиво твердило об этом. Равнодушная мысль "сердечная мышца долго не продержится".
- Я ненадолго отойду, Итачи. Всё в порядке, - медленно произнёс его имя, словно пропел панихиду.Голос дрожал, а на лице следы застывших слёз. Медленно развернувшись у выходу, он проследовал к лаборатории.

* * *

- Левое предсердие, правое предсердие... как банальна эта старая шлюха-природа, - его тон возобновлял стальные нотки, как и прежде. Теперь без особенного труда можно было признать в этой заплаканной рептилии Орочимару. Холоднокровно разглядывая вспоротую тушку мадагаскарского боа, распятую на железных зажимах, он держал перед собой его сердце - ещё живое. Над спиртовками поднимался зеленоватый пар - в колбах кипятились какие-то отвары и мази. Разложены инструменты, и змеи послушно склонили головы. Проведя на своей груди несколько лёгких царапин хирургическим скальпелем - что-то вроде разметки - он кивнул своим змеям:
- Запомнили? У вас есть ровно 40 секунд. Я знаю, вы справитесь, - с этими словами он полоснул скальпелем по своей груди...

Размеренные, хирургически точные действия холодных пальцев. Испарения от отваров вводят в анабиоз, это напоминало ритуалы вуду, с той лишь разницей, что куклой являлся ты сам. Лабораторию затмил пар - густой, плотный, зеленоватый, с таким резким запахом, что казалось, будто он пронзает мозг. Сердце остановилось. Кровь больше не идёт. Клиническая смерть наступила внезапно, и вот уже змеи копошатся - извлекают сердце из бесчувственных пальцев саннина и подносят его к распоротой грудной клетке и раздвинутым рёбрам...

Затем удар, ещё один, как больно. Орочимару наклонил голову и обнаружил змеиное сердце, бьющееся на операционном столе. Сосуды от него тянулись прямиком к его груди. Не все, а только самые главные. Он проводил эту операцию ранее, причём не один раз, так что ему не составило особенного труда наложить необходимые швы, использовать собственную чакру, заживить и зашить. Срастить рёбра - и всё как прежде. Вдох-выдох. На сердце тишина. Вдох... Выдох...

* * *

Ввалившись на кухню с сигаретой в зубах, он поинтересовался, как ранее - что у нас на обед? - немного развязно. Горящим ртом на груди зияла рана - шов неровный, потому что руки дрожали. Безумный смех, привычные слова - Любимый, дай-ка я сам нарежу! - и лишь лицо луною бледной гаснет - Как Вы прекрасны... - похоже, это был анабиоз.