- Кто-то неизменно является жертвой... любви... - прерывистый шёпот сквозь поцелуй, дыхание глубже, - И мне... - очередной толчок, мышцы напряглись и вновь ослабли, впуская в себя плоть возлюбленного, - Мне понравилось... быть для тебя этим "кто-то"...
Попытка слиться с желанной дущой оборачивается проникновением в плоть, и лишь немой вопрос "где... душа?..", в то время как сама душа поёт, вырываясь из тела через дыхание вместе с горячим воздухом  сладкими стонами.

Безумная улыбка на губах:
- С ума сводишь...
Впившись в его губы, Орочимару всхлипнул и утянул парня за собой под воду. Совершив неловкое движение ногами, он всё же оттолкнулся от шершавой стенки бассейна, и в следующее мгновение Итачи оказался на поверхности, а сквозь толщу воды на него пристально смотрели два янтарных змеиных глаза с вертикальными зрачками.
Движение, и мышцы вновь напряглись, а взгляд стал мучительно выжидающим - "Я долго не продержусь".
Пальцы судорожно впились в плечи, а тело выгнулось дугой, покорно...

Приподняв уголки губ в едва заметной улыбки, саннин посмотрел на юношу взглядом, полным нежности и тепла. К поверхности поднялись пузырьки воздуха под давлением цепких пальцев Учихи.
"Ты неспособен меня оскорбить... своей любовью"
Глядя неотрывно в чёрные глаза безумца, нет - возлюбленного, Орочимару медленно протянул руку к его лицу и провёл по его щеке дрожащими мокрыми пальцами. Воздуха не хватало - ну и пусть, больно где-то слева - ну и пусть, "люблю... и ты не посмеешь мне запретить"
Полностью расслабившись, он прогибался под его толчками-ударами. Рёбра мелко подрагивали в попытке совершить глоток воздуха, да и тело ныло нестерпимо - от боли-наслаждения.
"Если он считает нужным... Что ж, да будет так"

Это была самая настоящая прививка от бешенства...

Саннин слабо откашлялся и, не дав парню договорить, прильнул к его губам - в который раз - нежным, трепетным поцелуем. "Несмотря ни на что".
Пусть легенда станет частью истории, пусть миф воплотится в реальность; всё существо змеиного саннина обратилось светом, иначе было не назвать это чудесное, невероятное состояние "на грани". Движения казались смазанными цветовыми пятнами, словно размытые краски - своеобразный фон для единого, устремлённого вовне чувства.
- Ты - запретивший войне быть, - хриплый шёпот, в лёгких остатки воды, а в сердце остатки тепла, - Никогда не причиню тебе боль... Никогда... - голос срывался на стон. Тело требовало кульминации, оно нестерпимо пламенело в покорном ожидании...

Это было очень похоже на полёт в ночное небо с нулевой видимостью и выключенными двигателями - когда взмываешь к звёздам и обессиленно падаешь в пустоту, в обволакивающую неизвестность, в объятия любимого...
Очнувшись от умопомрачения, саннин произнёс с улыбкой, очень тихо:
- Чёрт... - в следующее мгновение он понял, что произнёс это слово синхронно с Итачи. И вновь улыбка на губах: невозможно было рассказать юноше о своих ощущениях, но отчего-то была твёрдая уверенность в том, что он испытал нечто подобное. Голова кружилась, а тело не слушалось, оно лишь обессиленно покачивалось на волнах, понемногу обретая утерянную чувствительность.
Хотелось сказать "спасибо", "люблю тебя", но в сравнении с пережитым эти слова просто-напросто меркли, потому Орочимару просто прижал юношу к груди, молча и послушно.
"Так вот она какая - Любовь. Какой она может быть... Я даже не догадывался. Спасибо тебе за то, что открыл мне глаза. И я чувствую, что это далеко не предел наших возможностей... Хм, нет пределов, ведь так? Я люблю тебя"

Прикрыв глаза, он понял, что неотвратимо проваливается в сон.
"Вздремну ненадолго..."
Тепло тела подле него убаюкивало, так же как и запах - родной и привычный, успокаивающий. Устало перевернувшись на бок, Орочимару прижал к себе возлюбленного, согреваясь и потихоньку теряя чувство реальности.

Как долго он проспал, саннин не помнил. За окнами было всё так же темно, половина свечей догорела, оставив после себя лёгкий привкус гари в воздухе - вовсе не раздражающий. Наверное, тому виной были испарения от бассейнов.
- Итачи, - Орочимару устало зевнул, пытаясь сообразить, где он находится, - Может, перебраться в спальню? - вопрос был весьма неуверенным, сил просто не осталось после великолепного всепоглощающего действа, а сознание отказывалось выдать карту местности и восстановить пространственно-временную цепь событий. Спустя минуту до саннина дошли, наконец, события минувших часов. Обеспокоенно взглянув на юношу, он прижал его к груди, - Ты не замёрз?
Волнение за возлюбленного взяло верх, и мужчина, не дожидаясь реакции Учихи, поднял его на руки и, покачиваясь, понёс в спальню - под меховые одеяла - уже так привычно.

Его всю ночь терзали сны - не кошмары, но нечто гораздо более коварное. Тело согрелось в объятиях возлюбленного и уже нельзя было с твёрдой уверенностью назвать его змеиным. Тепло разливалось по венам, словно жидкое олово, и даже сердце ускорило свой ритм, подстраиваясь под человеческий.
Почувствовав руки Итачи на своей груди, саннин улыбнулся сквозь сон. По телу пробежала приятная волна дрожи, и мужчина лениво провёл ладонью по собственному животу, опускаясь ниже. Свои действия он осознавал с трудом, ведь его разум всё ещё пребывал в коварной дремоте. Ощущение реальности было весьма расплывчатым, и Орочимару не отдавал себе отчёта в происходящем. Так он  принялся поглаживать свой возбуждённый орган, едва касаясь кончиками пальцев... Тишину спальни нарушил тихий стон сквозь сомкнутые губы.

Состояние сознания приравнивалось к северному сиянию - когда цветными вспышками картинки перед закрытыми глазами, а ощущения приходят откуда-то извне и изнутри одновременно, смешиваются и заставляют потерять себя между мирами. Саннин застонал громче, почувствовав прикосновения нежных губ и влажного языка. Откинув голову вбок - так, что волосы разметались по подушке - он напрягся всем телом и невольно подкинул бёдра вверх, совсем немного, словно в попытке вырваться из мира грёз. Глаза были закрыты, но ресницы едва заметно подрагивали - мужчине явно что-то снилось. Тонкие губы изогнулись капризным росчерком, превращая стоны в невнятное мычание, вымученное. В ответ на ласки юноши руки невольно дрогнули и судорожно сжали плоть, движения сделались более несдержанными, словно тело не принадлежало больше Орочимару, а забавлялось с собою само. Хозяину оставалось лишь болезненно метаться на простынях, не в силах что-либо изменить.

С приоткрытых губ сорвался сладотный стон - громкий, ни с чем не сравнимый. Казалось, во сне это был совершенно другой человек, более горячий, более несдержанный, более человечный и одновременно с этим открытый. Была в нём некая беззащитность и даже невинность. Сознание перемешивало краски бытие и небытия, тело раскрывало свои тайны, будучи свободным от беспрестанного контроля разума. Ломались приличия, сжигались мосты, движения становились джазом - такими же безнравственными и безгрешными. Как говорили мудрецы - человек во сне равен самому себе, будь то император или скоморох. Но чем порой опасен крепкий сон - он слишком напоминает смерть.

Прикосновения к рукам, чуткие ласки запястьев и кончиков пальцев несколько усмирили мужчину, но ненадолго. Обжигающее дыхание и плотно сомкнутые влажные губы на возбуждённой плоти заставили рассыпаться сон тысячей ярких осколков. Орочимару невнятно всхлипнул и совершил очередное движение бёдрами: сладостные ощущения затмили собой грёзы, оставляя место одному лишь теплу. Сквозь туманную дремоту пробился стон:
- Итачи... - протяжный, немного жалобный голос.
"Это, вероятно, сон... боже... как приятно..."