Зверь приглушённо всхлипнул, когда Учиха принялся разъединять замки на ошейнике, но не сказал ни слова, терпеливо ожидая, пока тот справится с замысловатым механизмом. Моля его в мыслях не прекращать мягких толчков бёдрами, чтобы хоть как-то обезболить змеиный организм, саннин не проронил ни звука даже когда элементы оков были сорваны с чувствительной шеи вместе с мясом и кожей, открывая новые токи крови. Алые ручейки медленно стекали на грудь, образовывая небольшой водопад, оканчивавшийся в районе солнечного сплетения. "Удивительно, как много крови во мне". Как только ошейник был снят, дышать стало несоизмеримо легче, в одно лишь мгновение, и пленник шумно втянул воздух, заглатывая его открытым ртом и радуясь обретённой свободе. Ведь он не просил тюремщика, не молил об этом, а значит свобода была ему подарена, отныне и навсегда - та самая свобода, которую он отнял накануне у своего возлюбленного. Загадочно улыбнувшись, Орочимару облизнулся, превозмогая боль в шее, и вновь сосредоточил своё внимание на размеренных движениях. Улыбнувшись и болезненно сглотнув, самец вильнул бёдрами, словно отпущенная на вольный выпас кобыла, и прогнулся в спине, демонстрируя свою добровольную покорность и послушность. Образ зверя и суть змея незаметно сплавились воедино, объединились и сплелись и теперь принимали решение как один, забыв разделение на волю-неволю, пленника-тюремщика... хотя, пожалуй, единственной неизменной чертой саннина была и останется...
- Господин освобождён, ммм... - томно прорычав, он наклонил голову, подставляя освежёванную шею трепетным ласкам и чувствуя, как покрывается новой чешуёй мраморное тело, - Спасибо тебе... - ласково прошептав, он потёрся щекой о щёку юноши и тихо произнёс прерывистым голосом, содрогаясь от наслаждения, которое дарил ему возлюбленный своими движениями, - Всё же... возьми мои волосы... господину так нравится...

Как только юноша запустил свою руку в шевелюру саннина, тот сдавленно зарычал, выражая на сей раз своё удовольствие. Теперь, в понимании змея, картина была полной, и он очаровательно скалился, подставляя свою многострадальную шею новым поцелуям. Несмотря на то, что мельхиоровые шипы с зазубринами пронзили кожу до самых мышечных тканей, разорвав их, структура стремительно восстанавливалась, черпая энергию в горячих прикосновениях и трепетных ласках Учихи. Этот феномен Орочимару так и не смог научно обосновать, потому объяснял его благодатью Аллаха - разумеется, в шутку. Почувствовав, как по мускулатуре шеи пробежала волна чего-то тёплого и покалывающего, мужчина отметил про себя, что регенерация прошла успешно, даже быстрее, чем обычно. "Необходимо отметить этот факт и использовать в исследованиях. Главное, хмм, не забыть..." В следующую минуту логическая цепочка мыслей была прервана очередным точным движением юноши и его судорожно сжавшейся ладонью. Зверь зарычал и мотнул головой, словно ретивый конь, но несильно, чтобы Итачи смог удержать его за гриву, после чего соблазнительно прогнулся в спине, подавшись навстречу толчкам. Движения были плавными, но неизменно сильными, с неким оттенком решительности и одновременно нежности, возбуждая ещё сильнее внутреннего хищника. Бросив беглый взгляд через плечо, самец ухмыльнулся, а затем, оттолкнувшись руками от кровати, встал на колени, словно на дыбы, и прогнулся назад, прильнув всем телом к своему возлюбленному с такой силой, что казалось, будто он желает слиться с ним, минуя плоть, разделяющую два сердца. Гибкое, упругое тело змея тёрлось о пламенеющее тело юноши, о его грудь, задевая металлические колечки в сосках, о его бёдра, насаживаясь как можно глубже на его возбуждённый орган, о его плечи и ключицу, щекоча волосами нежную кожу.
- О, да, прекрасно... ты просто... неповторим... - прикрыв глаза, саннин томно шептал бесконечные комплименты, декадансные эпитеты и просто экспрессивные восклицания в адрес своего возлюбленного. Плавные, но такие горячие, огненные движения завораживали - Орочимару, не выдержав, обхватил ладонь юноши на своём органе и крепко сжал, массируя запястье, как он это обычно делал, - Возьми меня... глубже. Доставь ещё большее... наслаждение... своему божеству... - болевые ощущения, как от ошейника, так и от соития, давно отступили, позволив зверю насладиться актом любви в полной мере, - Мне так нравится... чувствовать... твою плоть внутри себя...

Порадовавшись в мыслях тому, как быстро воспламенился юноша, как изменил характер своих движений, Орочимару хищно облизнулся, позволив внутреннему зверю проявить себя в полной мере. Уперевшись руками в окровавленные покрывала, он принялся двигаться Учихе навстречу, - жарче, глубже, сильнее, со всей страстью и звериной похотью, усилиями саннина перешедшей из количества в качество. Ритм его движений пусть и не стал быстрее, но зато сами движения содержали в себе всю внутреннюю экспрессию, на которую был способен змей. Он всегда отдавал всего себя без остатка, отдавался возлюбленному, позволял ему властвовать над своим телом, одновременно подчиняя себе и занимая главенствующую роль. Было невероятно сложно описать словами всё то, что вытворял самец при соитии, насколько грациозно и дерзко прогибался под своим бывшим тюремщиком, как соблазнительно раздвигал ноги и с какой страстью в янтарных глазах оборачивался на своего семе, подстрекая к новым толчкам, более сильным. Каждое движение саннина было маленьким танцем, диким, безумным, необузданным танцем во имя любви и только ради неё.
- Скажи, что тебе нравится... трахать своего зверя... скажи это... - пусть фразы были немного грубыми и отрывистыми, а голос охрипшим и низким, змей был искренне счастлив такой игре в жизнь, и он запоминал происходящее в мельчайших подробностях, чтобы сохранить в памяти эти незабываемые минуты, ведь при таком умопомрачительном темпераменте ни одна рептилия не продержится долго. С каждым проникновенным толчком змей ощущал, как подрагивает его тело в предвкушении и изнеможении, а глухое рычание любовника сводило с ума вдвойне, заставляя подгибаться колени и выпрыгивать сердце из груди.

Его юный любовник впивался нежными укусами в шею, словно молодой хищник, необученный и такой азартный. Он натягивал на себя пряди волос саннина, заставляя прогибаться сильнее, запутывался изящными пальцами в его гриве, и ему это нравилось. Зверь рычал от наслаждения, с готовностью прогибаясь под своим возлюбленным, под его весом и необузданным напором, запрокидывая голову и глотая воздух, облизываясь и обнажая клыки, чтобы издать очередной животный рёв. Быть может, только такие меры и могли заставить Орочимару почувствовать всё наслаждение, приходящее извне, принять его в себя, в самую глубину тела, быть может, представления об Учихе как о юном зверёныше с такими же когтями и клыками являлись решающим фактором в этой умопомрачительной игре, но результат был очевиден: обычно холодное и грациозное, тело саннина сейчас пламенело и извивалось в каком-то необузданном животном ритме, принимая в себя чужую плоть и двигаясь навстречу с нескрываемой жаждой.
- Ты несдержан... как и всегда... - лёгкая усмешка, вовсе не в упрёк. Голос зверя переродился в рычание, когда юноша в очередной раз задел заветную точку внутри этого узкого и такого соблазнительного тела, - Давай же... ещё немного... тебе придётся... постараться... мой зверёныш... - несмотря на то, что Орочимару сейчас был на пределе, юноше нужно было приложить немного больше усилий, чем обычно - в данной ситуации несколько толчков могли разрешить ситуацию, запредельно мощных и чётких, проникновенных и страстных, таких, какие обычно приходилось терпеть от змея самому Учихе по окончании любовного акта. Утробно зарычав, самец обернулся назад, одаривая своего дельфина необычайно томным и страстным, гипнотизирующим янтарным взглядом, чтобы осознанно спровоцировать на грубость и испытать экстаз одновременно с ним.

"Как ты меня назвал? Дрянью?.." Мужчина мысленно расхохотался, удовлетворённый произведённым эффектом, и заранее приготовился к яростным толчкам Учихи, вцепившись в окровавленные простыни когтистыми пальцами, пока, наконец, намотанные на кулак тяжёлые волосы, оттянутые юношей назад, не заставили зверя неистово прогнуться и зарычать. "Сейчас начнётся веселье"
Змей оказался прав в своих бесхитростных рассчётах и теперь платил за свою несдержанность, прогибаясь под своим зверёнышем всё сильнее и сильнее и восторженно выдыхая, когда очередной толчок заставлял его крепкое, поджарое тело проехаться вперёд на покрывалах на лишние пять дюймов. Поражаясь своему возлюбленному, его силе и его похоти, он только лишь беспомощно оборачивался назад, насколько позволяла крепкая хватка на загривке, но затем вновь прикрывал янтарные глаза и рычал, громко, протяжно рычал, не жалея воздуха в лёгких и прерываясь лишь для того, чтобы выкрикнуть очередной обрывок мысли:
- Оттрахай меня!.. сильнее... зверёныш... как тебе нравится... иметь своего... господина?.. Наслаждайся... любимый... наслаждайся мной... - утробное, запредельно низкое рычание переродилось в стоны, в стенания, сперва протяжные, а затем прерывистые, с похотливыми, дерзкими, возбуждающими интонациями. Да, Орочимару умел передать свои чувства одной лишь нотой, одним звуком, и сейчас прекрасно использовал этот навык. Но помимо слов он общался с возлюбленным на языке своего безупречного тела, показывая своими позами довольство, наслаждение, страсть и невообразимое пламя, и все эти знаки было дано лицезреть единственному человеку на перекрестье всех миров. Только Итачи имел честь любоваться изнемогающим от желания саннином, развратным, дерзким, диким, бесконечным, божественным, только ему было позволено быть внутри змеиного тела и обращаться с ним так, как заблагорассудится, и только ему позволялось нашёптывать свои мысли, любые грязные ругательства и нежнейшие комплименты, за исключением одного запретного словца, о котором знали оба мужчины. Потому Орочимару без зазрения совести раскрывался перед ним, являя свои тайные желания вместе с особенностями своего тела, все свои прелести, все тайные места и заветные движения, благородно предоставляя Учихе карту своего тела, и он искренне надеялся, что тот догадается запомнить все позы и положения, все способы доставить удовольствие, как это делал он сам, запоминая тело юноши тщательно и с неподдельным энтузиазмом.
Как только толчки достигли своего апогея, прорывая, казалось, насквозь драгоценное тело, и когда изящные пальцы юного хищника принялись умело терзать возбуждённый орган змея, его крики и рычания стали поистине невыносимыми и безудержными. Они становились всё глубже, ярче, экспрессивнее и вместе с этим короче, короче, ещё короче... пока, наконец, сокрушительной силы удар вовнутрь, в самую глубь, не вырвал из раненного горла зверя умопомрачительный рёв, почти львиный, только гораздо эмоциональнее и пронзительнее. Казалось, что этот низкий, немного грубый, отзвук резонировал во всём теле сразу, в то время как разум саннина не отмечал ничего, кроме всепоглощающего наслаждения. Оно нахлынуло внезапной волной, цунами, укрыв с головой и заставив самца упасть грудью на окровавленные простыни, содрогаясь в экстазе и изливаясь в плотно сжатую ладонь юноши, толкаясь в неё, и рыча, - похоже, что синхронно с ним... Орочимару обессиленно уткнулся лбом в покрывало, тяжело дыша и облизывая пересохшие губы. Тело до сих пор дрожало, оно упрямо не слушалось своего хозяина, но пережитые мгновения незабываемого оргазма того действительно стоили.
- Спасибо... любовь моя. Ты всё сделал просто превосходно, - тихий шёпот немного дрожащим, срывающимся голосом, но неизменно довольным и сытым.

Колени саннина дрожали от изнеможения, покуда Учиха вылизывал его промежность горячим язычком. Никогда ещё змей не был настолько вымотан и опустошён, но такой факт, несомненно, достоин быть увековеченным в нетленных рукописях. Устало обернувшись через плечо, мужчина мотнул головой, убирая с лица мешающиеся волосы, очень медленно и лениво, и одарил своего возлюбленного нежным оскалом:
- Если пожелаешь увидеть такого меня ещё раз, ты только скажи, - шумно выдохнув, он повалился на бок, словно заколотый на корриде бык, не в силах больше стоять, пусть даже на четвереньках. Глаза закрывались сами собой, организм погружался в глубокий сон вне зависимости от воли своего хозяина, и единственное, на что хватило Орочимару - подтянуть к себе юношу, сперва ногами, а затем руками, чтобы крепко прижать к груди и не отпускать даже под страхом смертной казни. Мелко передёрнув плечами, он едва ощутимо прикоснулся губами к щеке Итачи и уснул, охваченный блаженной негой и всепоглощающей усталостью, отметив краем сознания, что неплохо было бы развернуться вдоль кровати и укрыться одеялом, которое не имело бы следов крови.

* * *

Первым, что услышал змей, было размеренное посапывание своего жениха, или жены, переходившее порой в сонливое всхрапывание, почти звериное, но такое милое. Поняв, наконец, что кругом царят тепло и уют, что в теле свернулась кольцами сытость и удовлетворённость, а на душе расцветают подсолнухи, целое поле, саннин приоткрыл лениво янтарные глаза, сверкнув змеиными зрачками, и улыбнулся.
-Рассвет наконец наступил, - прошипев на ухо своему возлюбленному пожелания доброго утра, Орочимару принялся вылизывать его лицо, неторопливо и очень нежно, лаская горячую кожу самым кончиком.

Довольно улыбнувшись и перевернув Учиху на спину, саннин навис над ним на четвереньках, осознав при этом, что всю ночь они с ним провели на окровавленных простынях, попавшихся в поле зрения, да к тому же поперёк кровати - благо та была достаточно широкой, и ноги змея с неё на удивление не свешивались.
- Ты меня мужем назвал? О, боже... - Орочимару тихо рассмеялся и укусил свою будущую "жену" в плечо, игриво, - И как тогда прикажешь мне тебя величать? - внимательно посмотрев на своего возлюбленного и хитро прищурившись, он сгрёб его в охапку и аккуратно поднял на руки, чтобы перенести в кресло, - Ты только полюбуйся, на чём мы спали, - скорбно покачав головой, саннин отправился менять испорченное постельное бельё на очередные шерстяные покрывала с индейскими вышитыми орлами и медведями, как вдруг его взгляд упал на половинки мельхиорового ошейника. Подняв осколки и рассмотрев поближе, он с каким-то нездоровым восторгом обнаружил на шипах ошмётки серебристой чешуи, в которую превратились клочки его плоти, в то время как кровь запеклась невнятными бардовыми разводами. Спрятав сей ценный для науки предмет себе в сумку, Орочимару продолжил уборку, по дороге заглотив засохшую вчерашнюю запеканку. Ход его мыслей менялся чрезвычайно стремительно, потому последним его изречением были воспоминания об их неповторимом любовном акте, - Хмм, скажи, тебе понравился вчерашний зверь? Он вёл себя достаточно послушно?.. - ухмыльнувшись, он потащил Учиху обратно на кровать, вновь застеленную и опрятную, чтобы поваляться с ним вместе хотя бы ещё немного времени перед тем, как отправиться в путь.