Распростёртое юное тело, такое соблазнительное и желанное, приводило саннина в эстетический и физический восторг, насколько это было вообще возможно. Поймав на себе просящий взгляд парня, змей лишь криво ухмыльнулся как в старые добрые времена, растянув тонкие губы в капризный росчерк стального пера и приподняв один уголок рта, делая своё лицо больше всего походящим на какую-то таинственную индейскую маску сурового бога. Он полностью отдавал себе отчёт в происходящем, понимал безмолвную речь возлюбленного, словно это были его собственные мысли, но отнюдь не торопился исполнять все его просьбы без надобного подхода. "Только попроси меня. И я сделаю всё для тебя, агнец мой. Попроси, как просил бы своего Господина, и я доставлю тебе наслаждение, милый мой дельфин... Как же ты нетерпелив"
Наклонившись к Учихе как можно ближе, он остановился в каких-то сантиметрах от его лица, неторопливо облизываясь и дразня своего раба. Змеиное лицо, казалось, было лишено эмоций и всяческого сострадания, ни одна его чёрточка не выдавала желаний хозяина, но глубокие янтарные глаза принадлежали созданию ада, не меньше. В них плескалось расплавленное золото, словно дух огня, гипнотизируя и подчиняя. Мягко улыбнувшись, саннин взял парня за запястья и прижал его изящные руки к поверхности кровати аккурат над головой, чтобы тот ни в коем случае не вздумал "поспособствовать" змею в его ласках. Оставив руки Итачи в таком положении, Орочимару наклонился над его грудью и принялся очень долго и жеманно вылизывать его соски с серебряными колечками, в то время как холодные когтистые руки постепенно пробирались к промежности, осторожно раздвигали ноги, придерживая, словно юноша был из хрусталя, либо из тонкого изменчивого кружева. И несмотря на властный оттенок в действиях мужчины, его руки были бережны и как никогда трепетны. Играя с его телом, словно с водой, змей с непередаваемым наслаждением наблюдал за всеми реакциями, стонами и всхлипами. Устроившись между ног юноши, он в последний раз провёл острыми когтями по внутренней стороне бёдер и плавно ввёл пальцы вовнутрь, один за другим, совершая ими несильные, успокаивающие толчки. Пусть Учиха и был весьма искушённым молодым человеком по части секса и такой тщательной растяжки как змей вовсе не требовал, но ласкового отношения к себе ещё никто никогда не был против. Потеревшись своим отвердевшим органом о промежность парня, а затем и о его возбуждённую плоть, Орочимару ухмыльнулся, сверкнув янтарными глазами: "Только попроси, ведь это не возбраняется, милый мой мальчик".

- Д-дайте мне это... - равнодушный к безумным стонам, саннин самозабвенно продолжал пытку, терзая своего возлюбленного бесконечно длинным языком и руками, властными, холодными и неторопливо аккуратными, словно те принадлежали опытному хирургу. В обычной ситуации он бы не задумываясь перешёл к действию, ведь желания Учихи для него были сродни собственным, но сейчас он терпеливо ожидал, пока из уст его жертвы не сорвётся заветное слово и не разрушит очередной барьер между ними.
- Хозяин, умоляю... - как только до чуткого змеиного уха долетела сия фраза, Орочимару едва заметно улыбнулся, оторвавшись на мгновение от серебристых колечек, и приблизился к лицу парня, одним лишь янтарным взглядом призывая того к молчанию. "Ты только что отдал мне свою свободу, милый. Не думай, что это всего лишь игра. Ты просто не осознаёшь всей значимости произошедшего..." Очаровательно оскалившись, саннин бережно вынул пальцы из тела возлюбленного и придвинулся ближе, упираясь своей возбуждённой плотью во вход, уже немного растянутый.
- Всё, что пожелаешь, мой мученик, - тихий и ласковый шёпот-шипение указывал юноше на то, что формулировка его просьбы была правильной, а потому будет незамедлительно исполнена. В качестве небольшого поощрения - змей даже не собирался награждать парня пощёчиной за дерзкие выкрики и своевольные движения бёдрами навстречу, ибо пока всё складывалось более чем удачно, и небольшие шалости своему рабу Орочимару вполне мог позволить. С барского плеча.
- Можешь обнять меня, - коснувшись невзначай кончиком языка его приоткрытых губ, мужчина вошёл в него, настолько плавно и незаметно, словно вошёл не в чужое тело вовсе, а в прохладные воды реки. Замерев на мгновение и позволив Учихе привыкнуть к его плоти, змей медленно наклонился к нему, прижимаясь холодной грудью к его груди, и прильнул к его губам, подарив незабываемо чувственный поцелуй, на какой только был способен, после чего он аккуратно толкнул бёдра вперёд, начиная движение, словно очередную причинно-следственную цепочку, с тем лишь отличием, что на сей раз его целью была свобода Итачи...

-Спасибо, хозяин...
Внезапные слова благодарности заставили змея улыбнуться. Он не знал, что думает о происходящем его возлюбленный и предпочитал оставаться в неведении. Он не знал также, насколько по нраву Учихе такие отношения, когда истинная змеиная сущность прорывается наружу, когда право верховодить признано за Орочимару, а юноше остаётся лишь беспрекословно подчиняться. "Вероятно, ты считаешь меня хищником. Как же ты ошибаешься, невообразимо. Но мне нужна твоя свобода, твоя воля, без этих ценнейших ингредиентов рецепт вечной жизни бессмыслен, милый мой дельфин. Ты сможешь всё вернуть на круги своя, но не сейчас, только не сейчас. Пусть это очень похоже на смерть, на рабство, на неволю. Так признай же меня своим господином, искренне, всей душой, - только тогда ты обретёшь полёт. Ведь что суть свобода? Это темница, запертая изнутри. Так откройся мне... Ты моя любовь"
Серебристое кольцо на пальце правой руки не ушло от внимательного взора саннина, напомнив ему о главном. Да, разумеется, Итачи был его собственностью, он был его, полностью, со всеми потрохами, и теперь змей нацелился на его бессмертную душу. И если с вопросом Веры он справился исключительно благодаря грубой силе, то здесь требовался тонкий подход, крайне осторожный, ведь никто добровольно не продаст свою душу исчадию ада.

С улыбкой на обескровленных тонких губах саннин двигался в нём, плавно и очень бережно, постепенно наращивая силу проникновения, но темп оставляя таким же размеренным как и в самом начале. И если стиль движений змея всегда был похож на подводные течения, то сейчас это было самым настоящим цунами, когда огромная волна неспешно и величественно нарастает на мелководье, а затем необратимо обрушивается на песчаное побережье, стирая все изломы рельефа и оставляя после себя лишь равнину, безмолвную пустошь безо всякой живности, взамен обогащая почву минералами и органической массой, чтобы через некоторое время пустошь заросла тропическими лесами и неизвестными травами с берегов Индии. И стратегия Орочимару в чём-то походила на это явление природы, ведь он хотел очистить душу этого юноши ото всяких примесей, чтобы потом возродить его из пепла, разогнать с абсолютного нуля, запустить маятник его сердца и начать новый отсчёт световых лет. Он делал это потому, что любил, но порой его терзал неведомый доселе страх остаться в памяти своего возлюбленного как рабовладелец, каковым он являлся в предыдущих жизнях. Но по чести признать, змею это искренне нравилось, - властвовать и подавлять, - и этого он боялся более всего. Он балансировал на тонкой грани, словно хирург, рискующий стать патологоанатомом при неверном движении руки. Главное не переборщить. И саннин искренне надеялся, что его раб не заметит терзаний и сложных хитросплетений тонкой душевной организации своего хозяина. Пусть воспринимает происходящее так, как ему больше нравится, и не думает о своём повелителе. Так легче.
- Обними крепче, - янтарные глаза сделались мутным зеркалом, не давая прочесть того, что скрывается на самом дне противоречивой души змея. Шипящий голос звучал всё так же ласково, равно как и движения бёдер, бережные и невообразимо сильные. Требовательно, но неизменно аккуратно притянув к себе лицо Итачи за подбородок, Орочимару поцеловал его вновь, на сей раз забираясь своим скользким языком как можно глубже, - Нравится?..

Змей боялся того, что совершает что-то, что приносит боль его возлюбленному, но слыша слово "хозяин" из его уст снова и снова, вслушиваясь в его неподражаемые интонации, он невольно улыбался, а на сердце становилось всё светлее и светлее, словно рассвет. Сколько раз за свою бесконечную жизнь он слышал это слово, насквозь пропитанное страхом, ужасом, богобоязненностью, готовностью услужить, распластаться в ногах и положить голову на рельсы, добровольно. Сколько раз перед ним ползали на коленях, моля о пощаде, сколько раз благоговейно улыбались, глядя в гипнотические янтарные глаза, сколько раз выкрикивали это фальшивое "Да, мой господин!" за мгновение до того, как в их горло входил безупречно отточенный клинок Кусанаги. Но саннин ещё ни разу не слышал, чтобы произносили это с такой искренней любовью и открытой душой. Вероятно, в том было его истинное счастье. И теперь Орочимару мог с лёгкостью указать Учихе на операционный стол, не завязывая ему глаза и не скрывая хирургических лезвий и роящихся аспидов на окровавленных плитах пола, не боясь, что его возлюбленный отступит в страхе, или же не поверит в "сказки о вечной жизни", ведь теперь всё его существо было занято великолепным сиянием и любовью к своему господину. Со своей стороны мужчина искренне верил в то, что всю предстоящую им вечность они проведут вместе, подставляя таким образом своё трепетное сердце под прямой удар.

Не отрываясь от губ своего дражайшего возлюбленного и не переставая совершать проникновенные, сильные, глубокие толчки, Орочимару положил руки ему на бёдра и ощутимо впился когтями в податливую плоть, указывая, как лучше устроиться, под каким углом поднять таз и как сильно сжать ноги на змеиной талии, чтобы юноше было от этого как можно приятнее. В награду за верно выполненные указы Орочимару немного приподнялся и, с силой проведя холодной ладонью по пламенеющему животу своего верноподданного, крепко обхватил его член, надавив большим пальцем на чувствительную головку, и стал перебирать когтистыми пальцами, сжимая в различных местах и ведя своеобразные волны по направлению к себе. Ласки были немного замысловатыми, в чём-то даже грубые, но при этом ритмичными и невероятно настойчивыми, словно змей завладел тем, что давно принадлежало ему. Хищно улыбнувшись, он впился в губы Итачи, продлевая страстный поцелуй и ожидая тем временем заведомо известную реакцию его организма на подобные действия.

Было невыносимо приятно доставлять удовольствие тому, кого любишь, и Орочимару по праву был счастлив. Пусть его чувства обличены в столь извращённую форму, пусть его кожа по-змеиному холодна, а разум напоминает векторную матрицу, но намерения этого демона - чище святой воды - подарить вечное наслаждение жизни и бессмертия хрупкому человеческому созданию. И с каждым движением внутрь этого желанного тела змей становился ближе к его сути, с каждым толчком в его жаркие, узкие глубины изучал пульсирующий ритм его души, разлившейся по венам вперемешку с животворящей кровью. Все эти ценные мгновения, отпущенные на близость и на экстаз, саннин трепетно складывал в копилку памяти, складывая нечто вроде карты, собранной из множества разрозненных элементов, и на этой карте с каждым любовным опытом оставалось всё меньше и меньше белых пятен.

Совершив несколько сильных и невероятно глубоких толчков, Орочимару почувствовал, как подрагивает это юное тело в преддверии оргазма, как напрягаются мышцы и срывается дыхание, и в следующее мгновение крепко сжал возбуждённый член юноши, с наслаждением отмечая, как просачивается сквозь пальцы горячая жидкость, заливая живот и промежность. Услышав крик Учихи, мужчина невольно встрепенулся, ведь его признали своим хозяином бессознательно, в момент экстаза, что значило много больше всех произнесённых слов в трезвом состоянии ума вместе взятых. После этого саннин обратил, наконец, внимание на собственное тело, требовавшее разрядки немедленно, и, наклонившись к Итачи, он прильнул к нему, прошипев на ухо:
- Потерпи... - обхватив юношу за плечи, он прижал его к себе и, властно проведя ладонями вниз, к бёдрам, впился когтистыми пальцами в его ягодицы, чтобы насадить на себя как можно глубже. Совершив невероятно сильный толчок и проникнув в расслабленное тело возлюбленного, казалось, в попытке пробить его насквозь, мужчина излился в него одним долгим и мощным потоком, издав при этом нечто среднее между шипением и хищным рычанием сквозь зубы. Запрокинув голову, он замер в такой позе на несколько секунд, после чего осторожно вышел из парня, с ухмылкой наблюдая за струящейся из его растянутого входа собственной спермой. Погладив его по внутренней стороне бедра и растерев при этом жемчужную жидкость, Орочимару наклонился к нему, тихо проговорив:
- Тебе не было больно? - вопрос, больше похожий по своей интонации на те, что задают на допросе, но при этом не лишённый простого человеческого волнения. Внимательно посмотрев в лицо своему верноподданному, змей сдержанно кивнул и пересел немного ниже, чтобы тщательно вылизать промежность Учихи, пробираясь языком на всю возможную глубину и лаская изнутри взамен грубому обращению при соитии, слизать следы семени с подтянутого живота и покрыть прохладными поцелуями бёдра. Господин всегда заботится о своей марионетке, так же как и муж заботится о жене, либо муже, что нисколько не влияет на суть явления. Орочимару любил этого человека очень властно и по-собственнически, ранил его, но сам же и исцелял, повелевал им, но чрезвычайно осторожно, чтобы не навредить.
- Ты вёл себя просто очаровательно. Господин остался доволен, - голос ласковый, но с неизменным оттенком стали, - Быть может, ты желаешь чего-нибудь ещё?.. - заискивающие интонации немного настораживали, потому как подразумевали непременный подвох, к тому же змей невероятно хитро улыбался, что не могло остаться незамеченным. Вероятно, игра ещё не была окончена, и теперь саннин намеревался узнать, что на сей счёт думает его любимый.

В ответ на последние слова Итачи саннин как-то неопределённо скривил губы, стараясь скрыть искреннюю улыбку, так и просившуюся наружу. В порыве нежности он даже позволил себе погладить Учиху по щеке, заботливо убрав спутанные волосы с лица. И тогда Орочимару понял, насколько двойственна его натура: жестокий и хладнокровный, он был при этом чрезвычайно ласков и искренен и ничего не мог с этим поделать. Единственным человеком, который принял обе его личины, был его возлюбленный. Он не испугался змеиной сути после первой их ночи на маяке, нашёл в себе силы и решимость понять саннина и принять его, он принимал от него страдания и короткие мгновения сладости, преданно ждал его пробуждения от комы, следовал за ним везде и всюду, и вот теперь он звал этого не-человека Хозяином своей жизни, и не было, казалось, большей близости между двумя сердцами, чем та, которой были связаны Орочимару и Итачи.

Ласково разглядывая обнажённое тело юноши перед собой, саннин невольно улыбался, немного хищно и мечтательно. Томно облизнувшись, он завершил логическую цепочку в своей голове и, сузив зрачки, пристально посмотрел на своего раба.
- Любоваться... - слово прозвучало более похожим на приговор, - А что для тебя важнее, скажи - зрение или прикосновение? - хотя интонвция в целом была вопросительной, отдельные её оттенки говорили о том, что змей для себя всё уже решил. Приблизившись к Учихе, он в очередной раз облизнулся и прошипел, - Запомни меня, - с этими словами он поднялся с кровати и направился к сундукам, чтобы извлечь оттуда чёрный шёлковый лоскут. Движения были грациозными и плавными, неторопливыми, так что всё действие заняло не более пятнадцати секунд. Вернувшись к своему верноподданному, Орочимару завязал ему глаза - на сей раз с более коварной целью, нежели демонстрация воздушного шара, - Тебе позволяется всё. Но ты не снимешь повязку, пока я того не захочу, - тихий с присвистом голос саннина звучал совсем близко. По той интонации, с которой он озвучивал правила очередной игры, можно было догадаться, что он коварно улыбается, - Ты можешь прикасаться ко мне, ласкать, любить меня руками. Как пожелаешь, - лёгкий укус в правое плечо оповестил о местонахождении Орочимару в пространстве, - Но только чур не подглядывать, - лёгкий смешок, немного шипящий. Мужчина и сам до конца не осознавал, куда заведёт его эта игра, но он с точностью знал, чего лишается его марионетка, будучи "без глаз", и это невероятно его заводило.

Отметив, как трогательно Учиха мотает головой, будучи в плотной повязке, саннин тихонько хмыкнул и улыбнулся. Нечаянно произнесённое юношей слово стало началом довольно занимательного действа. Орочимару небезосновательно рассчитывал на обострение ощущений, в особенности тактильных, потому как лишённый зрения организм всеми средствами пытается восстановить жизненно важную утрату. Сам змей прекрасно ориентировался в пространстве на ощупь, а также по запаху, составляя в голове подобие карты, будь то карта тела, либо карта местности. Топографические планы Итачи он уже давно хранил в своей памяти, так что мог безошибочно определить расположение всех нервных окончаний и кровеносных сосудов будучи в кромешной темноте, чего уж говорить об идентификации той или иной части тела. К тому же змей был эстетом до мозга костей и знал наизусть все изгибы человеческого тела, даже самые мельчайшие. Значение имело всё - упругость кожи, её температура и текстура, а так же расположение суставов, мышц и сухожилий, и теперь саннин надеялся проверить наличие всех этих навыков у своего верноподданного.
- Изучай меня заново, - Орочимару тихо прошипел эти слова над самым ухом у Итачи, позволяя ему понять, что стоит на коленях, слева от него, развернувшись в пол-оборота. В следующий миг змей грациозно изогнулся, выпутываясь из объятий Учихи и лишая его единственной опоры в беспросветном мире, и обошёл его кругом, опираясь на четвереньки и внимательно наблюдая за его выражением лица, за его беспомощно распростёртыми руками и приоткрытыми губами. Юноша напоминал ему слепого котёнка, только что родившегося и не успевшего освоиться в окружающем пространстве. Было очень приятно его дразнить и сбивать с курса, заставляя следовать за собой, давая ему знать о себе тихим змеиным шипением, но при этом внимательно наблюдать за тем, чтобы он не дай бох не оступился и не свалился с широкой двуспальной кровати.
- Иди сюда, мой агнец, - негромкий смех раздался сзади Учихи, за левым его плечом. Змей был настолько близко, что юноша мог ощутить его прохладное размеренное дыхание на своей коже, - Доставь мне удовольствие, ну же...

Саннин замер на мгновение в той позе, в которой был - на коленях, касаясь раскрытыми ладонями поверхности кровати и с широко разведёнными ногами - и стал внимательно наблюдать за своим рабом, затаив дыхание и не производя ни звука. Секрет его бесшумных передвижений был крайне простым, ибо по сути своей, самих передвижений не было: мужчина лишь перемещал центр тяжести, плавно и неторопливо, но в то же время ловко, будучи на четвереньках, словно игуана и переставляя по очереди то руку, то ногу, огибая своим торсом беспомощного Учиху и вовремя "перетекая" из одной точки пространства в другую, как если бы он был глубоко под водой. Он, разумеется, понимал, что научить этому Итачи не представляется возможным, по крайней мере в ближайшие пару сотен лет, потому он решил подставиться ему - позволить себя, наконец, поймать.
Улыбаясь возлюбленному прямо в лицо, Орочимару неторопливо отступал, перемещая центр тяжести назад и плавно вставая с четверенек на колени. Когда его верноподданный остановился, - вероятно, в приступе отчаяния или же мимолётной грусти, - змей приблизился к его лицу, обогнув вытянутую руку, и неторопливо облизнул губы, предвкушая дальнейшие действия. Мальчишка выглядел таким милым и трогательным, что хотелось заключить его в объятия и расцеловать, поглаживая по волосам и нашёптывая ласковые слова, но игра есть игра, и саннин терпеливо ожидал, когда же, наконец, его раб научится чувствовать мир, не используя глаз. Будучи возле самого его лица, возле самых губ, змей хитро улыбался, размышляя, заметят его или нет, но спустя пару лишних секунд не выдержал и мягко коснулся его приоткрытых и таких манящих губ своими, тонкими, сухими и холодными. Стремительно и плавно отстранившись, дабы не быть пойманным, Орочимару тихонько рассмеялся - на этот раз с абсолютно противоположной стороны, и тихо произнёс:
- Я всегда рядом с тобой, - в очередной раз увернувшись, он материализовался совсем близко от юноши, прошептав над ухом, - Постарайся почувствовать своего Господина, - в следующий миг Орочимару исчез, растворился в окружающей тьме, притаившись всего-навсего в полуметре от юноши и терпеливо ожидая, когда тот совершит единственно-верное движение. Уходить змей вовсе никуда не собирался, потому как изрядно затянувшаяся прелюдия может подпортить общее впечатление от концерта, и он продолжал стоять на четвереньках, изображая из себя египетского сфинкса и предвкушая трепетные ласки возлюбленного, когда тот его, наконец, "поймает".

С улыбкой наблюдая за сосредоточенными действиями подопечного, Орочимару терпеливо ожидал, пока тот совершит единственно-верный бросок и был приятно удивлён, когда стоя на четвереньках Итачи бросился прямиком в его сторону, несмотря на то, что змей не производил никакого шума и был на достаточном расстоянии, чтобы не ощущались изгибы кровати от его веса. Не желая уворачиваться, он обнял Учиху при столкновении и, передавая импульс движения, мягко перебросил его через себя на кровать, улёгшись при этом на спину. Всё произошло очень быстро, но верноподданный всё же успел поймать своего игривого господина, на что тот ответил лишь глухим стоном. Переведя взгляд ниже и обнаружив, на чём сомкнулась рука юноши, Орочимару едва удержался от того, чтобы рассмеяться, потому как даже с завязанными глазами этот негодник умудрялся дотянуться до самого сокровенного. Расслабившись на постели, саннин стал ждать дальнейших действий своего раба и слегка удивился тому, что он ощупывал пойманную часть тела, словно видел впервые. Скептически подняв одну бровь, змей криво ухмыльнулся, ожидая, пока его возлюбленный, наконец, прозреет, но ожидание вовсе не было неприятным, скорее даже напротив... Закусив губы, мужчина глухо всхлипнул от прикосновения тёплых пальцев к серебристому колечку на крайней плоти и разочарованно выдохнул, когда юноша убрал руку.
"Как мило, пунцовый Учиха... Надо бы запечатлеть этот день в истории"
Снисходительно улыбнувшись, Орочимару проговорил:
- Ну что же ты? Как говорится, за что поймал, за то и держись, - тихонько рассмеявшись, он запрокинул голову и медленно провёл ладонью по своему животу вниз, чтобы продолжить начатое его рабом. "Интересно, с чем он мог перепутать сей орган? Неужели моя плоть действительно таких необычных габаритов, что её можно принять за... ну не знаю, запястье? У меня жилистые запястья... Но забавно, чёрт побери!"
Погладив себя в последний раз по отвердевшему от таких приключений органу, саннин поднял руку и осторожно потрепал Итачи по волосам:
- Тишшше, тишшше, не всё так плохо, - ласковый шипящий голос, такой привычно-требовательный, - К тому же, я никуда не убегаю, ведь ты меня "поймал", - тихий смех, похожий на шелест. Вероятно, происходящее забавляло его отменно, в особенности заалевшие щёки юноши.